Он любил ветер. Любил до безумия стоять под
пронизывающими порывами стихии и чувствовать свою отрешенность от
всего мира, свою власть над миром ветров и даже будто бы управлять
ветром, настроением его, его яростью, ложью, болью. В темноте одиноко
шатался старый тусклый фонарь, гнулись с треском деревья, стеная,
плача, ища покоя и забвения. Асфальт в серой темноте чуть поблескивал
лужами, фигурно вырезанными, неаккуратными. Листва казалась синей и
будто бы шептала его имя. Он стоял посреди всего этого, раскинув руки
в разные стороны и наслаждаясь холодом, обнимающим его и поющим ему о
его жизни.
Теперь идти. Просто идти. Не думая ни о чем. Сколько людей попадалось
ему навстречу. Бегущих от дождя, либо степенно, но целенаправленно
двигаясь наверняка в сторону дома. Все думали. Гримаски изображали
печаль, радость, ужас, отвращение, задумчивость. Многие разговаривали
сами с собой, некоторые плакали. Так странно, но он привык уже не
замечать эти серые тени. Просто идти. Обходить их мимо, не стараясь
особо сторониться, но и пытаясь не задеть никого из этих бредущих под
дождем силуэтов. Куда он шел? Никуда. Он просто прогуливался, как это
делал ежедневно, ежечасно, ежесекундно. Он просто гулял по жизни.
-Привет!- как старому другу ему улыбнулась незнакомая девушка. Легко
одетая для такой погоды. Ее трясло, но, кажется, она этого совершенно
не замечала. Лицо показалось ему знакомым. Наверное, он видел ее во
сне. С ним часто такое бывало. Во сне снились люди, встреча с которыми
в последствии его уже нисколько не удивляла.
Он принципиально решил не отвечать. Только приподнял на нее глаза.
-Хочешь семечек?- она протянула ему стандартный пакетик семечек. Но
один факт того, как легко и просто ей удается говорить это незнакомому
человеку, его рассмешил. Он улыбнулся. Девушка смутилась.
-Как тебя зовут?- он решил, что она сумасшедшая. Или бездомная,
которой просто некуда податься в этот холодный вечер.
-Зови меня Русалкой. Тебе можно, - решила она и тут же спросила в
ответ: - А ты кто? Как мне тебя называть?
Он даже растерялся от столь естественно прозвучавшего в ее голосе
жизнелюбия, энергии, готовности принять любой поворот событий.
-Называй меня Серым.
Она заулыбалась еще шире.
-Ты любишь серый цвет?
-Ненавижу.
-А! от слова Сергей!
-Нет. От слова серый.
Она засмеялась, в темноте сверкнула ее белозубая искренность.
Сейчас надо было решать, в какую сторону идти. Они встретились
глазами, выжидающе посмотрели друг на друга, затем он указал на путь
средний, что поворачивал с этой аллеи в еще более темную. Повернулись.
Пошли.
Он хотел, было что-то сказать. Уж больно много мыслей его мучило о ее
душевной полноценности, но ничего не пришлось по ситуации, он,
смущенно отметив про себя свое состояние, посмотрел на нее. Ей,
казалось, было совершенно безразлично на его переживания. Как будто
они так ходили каждый вечер, она шагала с ним рядом, о чем-то усиленно
думала и тихо улыбалась. Тонкая серая кофточка промокла насквозь,
порой со ставшей тяжелой ткани капало в лужи, от чего им, несомненно,
не становилось хуже. Забавная девочка, отметил он про себя, интересно,
какого черта я ей понадобился? Неизвестно сколько они шли так. Он
думал о вечной сменяемости, непонятности жизни, потом о странных
письмах от неизвестной особы, требовавшей от него алиментов, позже он
переключился на размышления о цвете, который любит больше всего и
пришел к выводу, что все цвета одинаково ненавидит, эти мысли медленно
перетекли в определение однозначного отношения к погоде. Здесь его
мысли вдруг оборвались. Он вспомнил, что русалка почти раздета. Как-то
почти логично они подошли к его дому, зашли в его подъезд. Возле двери
в квартиру он вспомнил, что мог бы снять плащ и дать его ей, но потом
осознал, что уже поздно.
Из квартиры пахнуло нежной ленивой истомой и пустотой. Она разулась и
тут же безошибочно направилась в кухню и по-хозяйски застучала
посудой. Загремел чайник, зашипело ароматно поджариваемое мясо,
захлюпала грязная посуда в раковине. Все как будто бы так и должно
быть. Странно и до неприличия уютно стало в собственной квартире.
Они ужинали молча, не глядя друг на друга. Затем она сгрудила посуду
обратно в раковину и прошествовала в спальню - единственную комнату в
этой квартире. Ее не прельстили ни диван, ни кресло, ни кровать. Стол
с кучей книг, потому что было лень делать полки, тоже не был удостоен
ее внимания. Она тут же и с ловкостью домашнего животного вскочила на
подоконник и, достав сигарету из валявшейся здесь же пачки, зажгла ее
зажигалкой, которую незаметно подобрала где-то в коридоре. Грациозно
усевшись поперек подоконника, она вдохнула дождливый воздух и
выпустила дым из рта. Казалось, что она нисколько не промокла. Он
встал тут же, рядом, тоже закурил. Она повернулась к нему, сощурилась.
-Почему ты не выкинешь подстилку для кошки?
Он и не понял сначала, о чем она. Затем повернулся и впервые за два
месяца вспомнил о том, что в углу лежит теплая специальная подстилка
для кошки. Синяя, не яркая, плюшевая или еще что-то вроде того,
скроенная из старого бабушкиного балдахина.
-Не знаю. Лень, наверное, - у него треснула губа и она, слегка
наклонившись к нему, слизнула кровь. На мгновения их глаза
встретились, и он увидел, как на него смотрит ночь. Она затянулась и
опять отвернулась к окну.
-Ты кошка, ведь так?- спросил он, и она тут же опять повернулась к
нему, сверкнув глазами.
Вопрос завис без ответа в шорохе дождя, что не прекращался уже целые
сутки.
Она подтянула колени и села совсем как ребенок, сосредоточенно глядя
на такой же, как в парке фонарь. Дым рассеялся и она, не задев его,
спрыгнула на пол и, почти бесшумно, подошла к встроенному стенному
шкафу, чуть скрипнула дверца. Когда он обернулся, на ее обнаженное
тело с легкостью легла его майка, чуть помятая белая тряпка, скрыв
девичью грудь и плоский живот. Она улеглась на диван, свернувшись
по-кошачьи , чем еще больше убедив его в уже забытых им словах. Он
достал еще одну сигарету и, выпустив дым, пристально посмотрел на нее.
Только сейчас он заметил, насколько она красива. Пушистые волосы,
непонятно какого цвета, бледная, даже в темноте светящаяся голубизной
кожа, чуть вздернутый носик, впрочем, прямой, упрямый. Глаза
небольшие, но какие-то очень выразительные. Интересно, а какого они
цвета? Ему очень захотелось включить свет и посмотреть ее цвет глаз,
но он не стал двигаться с места. Она будто бы прочитала его мысли.
-Ты никогда не узнаешь, какого они цвета.
Он опять затянулся, сделав для себя пометку на будущее: ничему не
удивляться.
-Почему,- прищурился, почти как она.
-У них нет определенного цвета. Цвет меняется в зависимости от
настроения. Ты хочешь спать?
-Нет, я, пожалуй, еще немного поработаю. Скоро сдавать, а у меня почти
ничего не написано.
Он двинулся в сторону стола. По пути достал из кармана конфетку и
кинул ей. Она поймала. Быстро развернула и бросила в рот.
Он писал, а она рассматривала его, чуть прикрыв глаза, как когда-то
делала его кошка. Точно! Она кошка. Его кошка. Та пропала два месяца
назад, просто ушла и все. Она имела обыкновение гулять, когда ей
захочется, без ограничений, без ненужных правил и упреков с его
стороны. Когда она пропала, он даже скучал, искал ее, но ведь она
свободна делать то, что хочет. Почему она должна думать о нем? Все
правильно. Но вот не сходится одна маленькая, почти незначительная
деталь. Человек не может быть кошкой! А кошка не может быть
человеком....
Он повернулся и спросил:
-Ты надолго останешься?
Она усмехнулась.
-Пока ветер не переменится.
Он улыбнулся.
-Я не держу тебя, ты знаешь, но ты мне нужна. Я скучаю без тебя.
Она молчала и лишь иногда исподлобья вскидывала на него взгляд, будто
бы улыбаясь. -Почему Русалка? Я никогда не давал тебе имени, чтобы ты
могла его сама себе выбрать. Она опять промолчала. Затем вытащила
из-под подушки одеяло и, завернувшись, заснула, засопев.
Он еще некоторое время смотрел на нее, затем попытался писать, но,
бросив ручку, подошел к подоконнику и опять закурил, глядя на
непрекращающиеся струи дождя.
Серый рассвет возник как-то внезапно, распорол серым всплеском окно и
постучал неслышно по листикам, разбросанным на столе. Он обнимал ее
спящую, даже сквозь плед ощущая ее теплую пушистую шерстку. Чтобы не
потревожить ее сон, он аккуратно встал, выпрямился и, еще раз глянув
на пепельные волосы, торчащие из-под равномерно поднимающегося в такт
ее дыханию одеяла, пошел, скрепя половицами на кухню. Налил воды
из-под крана в чайник и когда тот вскипел, заварил крепкого кофе. Она
проснулась и, протирая глаза, вошла в кухню. Села, кутаясь все в то же
одеяло, уселась напротив, сощурилась в улыбке.
-Мне тоже кофе.
Он безмолвно выполнил пожелание.
Как и вечером, они молчаливо завтракали, затем вернулись в комнату и
курили. Его сморил сон, и он лишь во сне ощутил спокойствие и добрую
лень философского созерцания мира. Она ведь уйдет! - вдруг пронзила
мысль его сознание, - а я даже не успел определить, какого цвета у нее
глаза.... Но это ничего, ведь она еще вернется, успокоился и даже
подумал о том, что надо сделать ей дубликат ключей.
Ему снилось море и уплывающие вдаль корабли, белые паруса, синее небо,
белые облака. Он швырял в воду камни и думал о том, что русалок не
существует. Их не может быть, просто потому, что их быть не может.
